Начиная с момента своего рождения и вплоть до пары месяцев перед поступлением в МГУ им. Ломоносова, я ни разу не задумывался о том, что стану геологом.
Я городской. Даже хуже — москвич. Который и на даче-то бывать не любил в детстве.
В какой-то мере, мои ежегодные вояжи за тысячи километров это "так получилось", сумма вынужденных мер. Но тем, как всё сложилось, я доволен вполне.
Первое моё знакомство с полем произошло в Читинской области. То была прелюдия к последующим хардкорным вояжам на Чукотку.
Мне было 20 лет. Я закончил третий курс геолфака. После первых двух были учебные практики, но они у нас были в Крыму. Их трудно назвать полноценными полевыми. Ну, Крым, представляете его вообще себе? Домики с кроватями, сортир под крышей, связь, кое–где интернет.
Мы там занимались геологией, да. Это был род нашей деятельности. Но мы не были на ней геологами. Мы были студентами.
Брататься с природой, конечно, доводилось и раннее. В местах, где макароны с тушёнкой, гитара с костром и прочая атрибута полевой жизни и воспринимается как собственно полевая жизнь. Но ничего веселее поимки енота, воровавшего у нас картошку в археологической экспедиции, я не могу вспомнить из тех поездкок.
Таким образом, по-настоящему преодолевать городской барьер впервые пришлось именно в Забайкалье. Что придётся, скажем так, перестраиваться, мне стало ясно после одного эпизода на автозаправке. Я подошёл к водителю и спросил, сколько нам ещё ехать.
Ответ я получил крайне содержательный.
"Ну".
В последствии, мне часто ещё приходилось его слышать. Это и "да", и "нет", и "может быть". Универсальный ответ, типа как "42". "Ну" как состояние души забайкальца. Добиться чего–то конкретнее было решительно невозможно.
С местными вообще было тяжеловато общаться. Как–то ко мне подошёл мужичок и поинтересовался, далеко ли до ближайшей автобусной остановки. Я примерно знал, где она. Ответил: "Метров пятьсот". Тот прищурился, и сказал: "Ну, то есть, если по–человечески, то пол километра".
Диалог состоялся необычный. Освоиться следовало стремительнее.
От Читы до прииска, на котором должна была проходить практика, ехать шесть часов по грунтовой дороге. Мы добирались туда с пятью кавказкими овчарками в газели. Они соседству были не рады. Мы тоже. Машина периодически ломалась, собачки нервничали.
На месторождении парней поселили в юрты, а девушек — в балки.
В юртах было тепло, но очень влажно. Сверху падали жуки, в кроватях было сыро. На девушек, живших в бревенчатых домиках, вместо жуков сыпалась стекловата. Впрочем, это проблемой для них если и являлось, то гораздо в меньшей степени, чем рабочие местной артели. Те женщин по полгода не видели. Некоторые прежде сидели.
Спустя некоторое время мне и ещё одному парню тоже предложили переселиться в балок. Так, жукам мы предпочли лёгкие строительные неудобства.
Но однажды мы нашли системного администратора.
Наше внимание давно привлекала юрта, бывшая несколько крупнее остальных и стоявшая поодаль. Как-то раз мы зашли в неё. Оказалось, что это местный связной пункт. В нём за ноутбуком сидел худенький мужичок с крючковатым носом, сальными тёмными волосами с проседью.
— Привет.
— Привет. Что, в интернете пришли посидеть?
— В интернете?!
— Ну да.
Оказалось, что его тут забыли, когда вывозили всех остальных "связистов" и всё никак не могут вывезти обратно. Всё это время он тупил в интернете, раскладывал пасьянс, и работал связистом.
Мы подсуетились, нашли достаточно длинный эзернет кабель и протянули его к нашим балкам. Интернет был очень дорогой, спутниковый. Впрочем, нас это не останавливало. Вообще, до последнего момента мы не знали, кинут ли нас с зарплатой или нет, поскольку, в принципе, это напрашивалось. Между собой решили так: если денег не дадут, поставим скачиваться полное собрание "Санта Барбары". Она бы стоила миллионы.
Публика на прииске была хоть и сомнительная, но на его территории действовал сухой закон. Его соблюдали строго. Никто не хотел лишаться работы. Впрочем, они и трезвые были не очень–то.
Рядом с прииском была деревня с невысокой репутации персонажами. Мы ходили туда в ларёк. Персонажи как–то раз нас тормознули, оказавшись не в силах проигнорировать.
— Вы откуда пацаны?
— Из Челябинска — я соврал, потому что сознавал свою как москвича некую ущербность. Здесь этим лучше не отсвечивать.
— Опа! Земеля! — "(ох, какая неудача)" прозвучало где–то внутри меня — А с какого района?
— Я на улице Ленина живу.
— А где там?
— Рядом с памятником. Ты извини, мы торопимся, нас ненадолго отпустили.
— Чо, работа-то есть у вас там?
— Я не знаю, я не HR, — воодушевившись удачей с Челябинском, я решил немного покуражиться.
— Кто?
— Неважно.
В ларьке продавались жвачки "Love is", концентрированные соки Юппи и Чувитс. Вряд ли это была специальная хипстерская ностальгическая лавка, просто все это лежало там с 90–х годов. Вероятно, мы сделали им годовую выручку.
Одна наша студентка, видимо, от нервов, страдала лунохождением. Самым запоминающимся был эпизод, когда она очнулась посреди лагеря без одежды. Ей повезло, в три часа ночи никто по нему не ходил окромя парочки лошадей. А жаль, местные бы ей обрадовались.
Дни тянулись уныло, мы с завистью читали новости про московскую жару 2010–го, и, как ни странно, были не прочь увидеть и у себя нечто подобное. Хотелось приобщиться, что ли.
Главным нашим развлечением были отравления. Понять, почему пол лагеря выстраивается в длинные очереди перед сортирами, силилась другая половина лагеря, которая только что эти сортиры покинула. Версии звучали разные.
— Картошка (очень плохая).
— Та не... Как ей траванёшься. Черёмуха, вон, зацвела. Видал?
— Ну. Где ты видел, чтоб цвела?
— Та за оградой, погляди, (будь внимательней).
У нас тоже имелись свои варианты. Я грешил на мух, ползавших по сахару в столовой. Прежде, я любил сладкий чай, с тех пор пью его без всего. "А ты экономный, ёпт!" как–то мне сказали.
Мы рисовали геологические карты на палёном Кореле в течение месяца, где-то на границе с Китаем. Я как-то иначе себе геологию представлял. Время тянулось мучительно долго.
— Кони — сказала студентка, лунатившая накануне.
— Чего?
— Я когда по лагерю бродила, увидела как лошади из баков столовских воду пьют. Из них же воду набирают. Вот сейчас вспомнила.
Картошка, черёмуха, мухи, лошади. У нас не было шансов.
Так, поблёвывая, цедя интернет, и рисуя бесполезные карты, и прошло моё знакомство с геологией. Шарму добавлял электрогенератор, который в случайное время отключали. Сохраняться мы стали чаще.
Главный геолог хороший был мужик, и он очень обижался, когда я говорил о нашем пребывании как о бесполезном. Но всё это очень напоминало конандойловский рассказ "Союз Рыжих". Главного героя, чтобы отвлечь от ограбления, заняли переписыванием британики, помните? Вот как раз что–то подобное.
В итоге хотя мы и были рады улететь, но улетали без удовольствия. Регистрация была пройдена, нас отвели в зал ожидания. Сначала рейс отложили на час. Потом ещё на парочу. В итоге мы просидели в нём около пяти часов. Всё это время сквозь витражное стекло открывался чудесный вид на наш самолёт. Его ремонтировали при нас же. Периодически вываливались детали, что–то горело. "Самолёт исправен, но не работает". Так нам объявили.
— Знаешь что? — сказала девушка–луноход.
— А?
— Если бы я была директором этой авиакомпании, я бы отправила в Забайкалье именно такой самолёт.
— Ну.
В Читинской области я стал атеистом. Но на время полёта я стал как минимум агностиком. Лететь на этом предстояло шесть часов.
После первого своего полевого опыта, я хотел завязать с геологией. Фотографировать я уже тогда начинал очень активно (пусть и паршиво). Мысль о том, чтобы всё бросить и стать фотографом полноценно и крепко засела у меня в голове. Она не покидала меня вплоть до предложения моего одногруппника полететь летом на Чукотку.
— Конечно. Поехали. — сказал я.
